Война смотрит со страниц книг и пожелтевших фотографий. Нечто далёкое и дикое, засевшее в прошлом. Каждый кадр её, каждый выхваченный из былого момент вселяет ужас.
Но что есть самое страшное в войне? На этот вопрос я пытаюсь найти ответ и, мне кажется, нахожу его в рассказе моей бабушки о своём отце, моём прадедушке. Мой прадедушка – Гресь Архип Иванович,простой учитель сибирской школы. Ему было двадцать пять лет, когда он оказался на фронте. Он прошёл войну, он это пережил, прочувствовал.
В этой небольшой истории, некогда рассказанной мне бабушкой, нет ничего героического, ничего захватывающего. Только… Только почему-то я долго не могу заснуть, картины далёкого прошлого встают передо мной. Вот он, мой дед, молодой, необстрелянный. Вот его первый бой, его первый враг, его первый выстрел, который надо сделать… надо сделать… в человека.
Мне кажется, что я чувствую то, что мог чувствовать он. Мне кажется, я слышу его голос…
…Дома смотрят – развёрстые, выпотрошенные изнутри – и безгубо улыбаются выбитыми окнами и пустыми дверными проёмами. Они защитили своих хозяев – насколько хватило твёрдости вещей, безвольной и упрямой. «Пустые чаши»; из-под черепицы и соломы лениво выползает прогорклый дым. Дождь дробно стучит по срубу, заботливо зализывая язвы ожогов.
Удушливо-горько. В деловитом перезвоне капель отчего-то слышатся отголоски весёлого деревенского оживления. Землей и кислым травяным соком пахнет даже сильнее, чем гарью. Хочется закрыть глаза. Ненадолго. Ради иллюзии утраченного мира.
Осознание глубже любой раны, пульсирует страхом и сочится… мыслями.
О н и – такие же люди, как и те, кого они убивают с безжалостным остервенением.
…Дождь снимает кровавые подтёки с краёв ям, аккуратно и ласково, словно доярка сдувает с молока пену. Ямы вырыты прямо посреди огородов, окружённых (уже выломанным) деревянным забором, прямо посреди буйства пряной (уже вытоптанной) зелени.
Люди без инстинктов, но с приказами, въевшимися кислотой или ядом в разум, если угодно….
Люди.
Ворот шинели колко впивается в шею. Вода льётся с неба ручьями, словно из разбитого корыта. Холод и боль отрезвляют. 
Я иду позади всех в узкой веренице, и у меня достаточно времени, чтобы рассмотреть всё, что осталось – сквозь плёнку дождя. На разбитой дороге – растоптанные лоскуты чьей-то одежды, оплывающие следы…
Людей.
У них никогда не дрожат руки? Они позволяют себе усомниться в приказах?
Усомнившиеся, верно, тоже лежат в ямах. …Я слышу сквозь сон отрывистый говор фрицев и осточертевший треск выстрелов. Я бросаюсь в сторону, стискивая в ладонях холодный ствол автомата, и вижу одного из них сквозь набрякшие ветви яблонь и стену ливня.
Он стоит по стойке, чёрная собака.
«Мы люди», – монотонный голос где-то в душе наконец глохнет. Ничего не прощать, никого не жалеть. В сердце пусто.
«Мы люди», – повторяю я про себя последний раз. И нажимаю на курок.
Родной мой дедушка, это действительно страшно: нажать на курок. Во имя мира, во имя добра.
И жизнь продолжается, и ты продолжаешься во мне.
Спасибо…
художник Анна Кендель
Темы: Моя первая публикация
